Писатели-фронтовики против современного мифотворчества

22 июня текущего года исполняется ровно 80 лет с одного из самых страшных и тягостных дней в истории нашей страны — нападения Третьего Рейха на Советский Союз. Или, если говорить точнее, нападения объединённой империалистической Европы, при финансовой поддержке транснациональных корпораций (продукцию многих из которых, к слову, мы потребляем до сих пор).

Тема Великой Отечественной войны с годами не только не утрачивает актуальности – напротив, она лишь возрастает в связи с тем, что даже эта, казалось бы, понятная и не поддающаяся неоднозначному толкованию страница нашей истории служит почвой для спекуляций и производства всевозможных лживых баек и мифов.

Так «благодаря» этим мифам мы некогда «узнали», что войну СССР выиграл исключительно благодаря ленд-лизу, а разработанные советскими конструкторами Т-34, ППШ, ДШК, «Катюша», Ил-2 наши солдаты, видимо, так, для красоты, с собой таскали…

И что, несомненно, мы бы не справились без «второго фронта», а Егоров с Кантарией в Рейхстаг заглянули случайно, в перерывах между изнасилованиями немок.

И конечно же, что вместо нормальной армии воевало «пушечное мясо» на конной тяге, с одной винтовкой на троих. А создаваемые советской промышленностью ежегодно 120 тысяч орудий всех калибров, 450 тысяч ручных и станковых пулеметов, свыше 3 миллионов винтовок и около 2 миллионов автоматов, наверное, на помойку выбрасывали…

А также нам теперь ведомо, что победили в войне штрафбаты (численность которых не превышала полумиллиона), а остальные 34 миллиона призывников ничем на фронте не занимались.

Среди всего этого вороха мифов про бездарных маршалов, заградотряды, миллиардные военные потери, десятки миллионов изнасилованных немок и прочего подобного красуются и бредни о том, что якобы советская цензура запрещала писать правду о войне.

Хотя стоит лишь заглянуть в советские книги о Великой Отечественной войне, чтоб убедится в том, что это не так.

Давайте дадим слово самим писателям-фронтовикам и фронтовым корреспондентам.

ПЕТР ВЕРШИГОРА

Получил Сталинскую премию за роман «Люди с чистой совестью».
В этом романе описываются случаи, когда бойцы РККА от голода прибегали к таким вот крайностям: «люди, стиснув зубы, стояли насмерть. Съели все, что можно было пустить в пищу в лесах. Наконец стали варить кожаную сбрую и солдатское снаряжение: ремни, портупеи».

Еще один способ, которым герои этого произведения пытались утолить голод:
«По южному склону росли альпийские цветы. Люди пробовали жевать эти цветы, пахнущие медом. Голод заставлял высасывать из них сок с медовым запахом, а на странный горький вкус никто не обращал внимания. Через полчаса захлопотала санчасть — у многих бойцов началась рвота. Врач Иван Маркович обнаружил следы отравления».

В другом своем романе «Дом родной» Петр Вершигора описывал тяжёлые послевоенные будни советских людей: «Сидя на печке, Федотка и дни и ночи мечтал о хлебе, о горах хлеба, черного хлеба, пусть сухого как камень».

А так были вынуждены бороться с нехваткой боеприпасов герои книги «Рейд на Сан и Вислу»: «Диверсанты у меня — орлы. Но они ж на голодном пайке сидят, — искренне сетовал Федоров. — Уже давно в котлах свою «мамалыгу» варят — вытапливают взрывчатку из неразорвавшихся авиабомб и снарядов».

АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ

Вспомним его стихотворение «Немые», где описываются тяжелые военные дни:

Голодный люд на пепелище
Варит немолотую рожь.
И ни угла к зиме, ни пищи…

КОНСТАНТИН СИМОНОВ

Все мы обязаны Константину Михайловичу за легендарную трилогию «Живые и мёртвые».
Во второй её части «Солдатами не рождаются» писатель повествует о том, что порой представляла собой фронтовая медицина:
«..в землянке было темно, одна молодая женщина делала операцию другой — без инструментов и наркоза. Молча вылущивала один за другим осколки кости, иногда взглядывая в лицо той, второй, тоже молчавшей, — исхудавшее от голода, с закушенной до синевы губой и крупными каплями пота на лбу, похожее на лицо роженицы».

В заключительной части трилогии «Последнее лето» Симонов наглядно показывает, какова была участь большинства мирных жителей в период оккупации:
«От всей деревни — один дом. Живут в подвале. Старуха лежит, не встает, а дочь ее, когда ходила за мной, еще была женщина как женщина, под сорок лет. А тут — от голода и сырости и ноги и руки — вот… — Сытин показал, какие опухшие были у женщины ноги и руки. — Ни запасу, ни припасу, ни одежи — ничего».

В рассказе «Четыре шага» писатель также показывает, как ситуация со снабжением в части порой зависела от практичности и опыта командира:
«— У Слепова будем в батальоне — наголодаемся. Ему одно известно — война, а покормить ни себя, ни людей не умеет».

БОРИС СЛУЦКИЙ

Он также описывал непростые испытания, выпавшие на долю наших солдат. Вот строки его стихотворения «Я говорил от имени России…»:

Им хлеб не выдан,
им патрон недодано,
Который день поспать им не дают.
И я напоминаю им про Родину.
Молчат. Поют. И в новый бой идут.

ЮРИЙ БОНДАРЕВ

Действие романа «Горячий снег» разворачивается в самые тяжелые дни Сталинградской битвы, участником которой в качестве командира миномётного расчёта был и сам писатель.
Наши солдаты были рады даже таким мелочам:
«А когда взвод стал вытягиваться по дороге, кто-то сунул в руку Кузнецова жесткий колючий сухарь.
— Как зверь голодный, да? — расслышал он голос Давлатяна. — Возьми. Веселее будет.
Разгрызая сухарь, испытывая тягуче-сладкое утоление голода, Кузнецов сказал растроганно:
— Спасибо, Гога. Как же он у тебя сохранился?»

Также Юрий Васильевич упоминал и случаи обморожения красноармейцев:
«Парень не открывал глаз, но до него дошел смысл вопросов. Он застонал, и Кузнецов, вглядываясь в его разлепившиеся губы, уловил:
— Метров пятьсот… впереди. Перед балкой. Я мог двигаться. Решили: мне сюда. Побежал. А там немцы везде. Две машины. Стрелять не мог. Руки обморожены, как култышки. А по мне стреляли…»

МУСА ДЖАЛИЛЬ

Ужасы войны нашли отражение в его лирических стихах. Например, вот что он писал в стихотворении «Неотвязные мысли»:

Нелепой смертью, видно, я умру:
Меня задавят стужа, голод, вши.
Как нищая старуха, я умру,
Замерзнув на нетопленной печи.

БОРИС ПОЛЕВОЙ

Широко известен в первую очередь по «Повести о настоящем человеке».
Но не менее правдиво фронтовую повседневность описывает его книга «Глубокий тыл»:
«Выждав минуту, когда вблизи никого не было, женщина наклонилась, подняла сохранившийся вилок, отодрала почерневшие листы и начала грызть белую сердцевину. Мерзлая капуста скрипела на зубах, была безвкусна и голода не утоляла».

Ещё более наглядно Борис Николаевич описывает ужасы войны – голод, физическое истощение, моральное выгорание — в книге «Мы — советские люди»:
«Голодные люди, у которых четвёртые сутки не было во рту и крошки, двигались, сохраняя боевой порядок, выбросив вперёд разведку, выставив на фланги дозоры».
«Теперь главным врагом становился голод. Итти с каждым маршем было всё труднее. Людей шатало, они еле плелись, и колонна растягивалась по лесу длинным жидким хвостом. На привалах бойцы бросались на мёрзлую землю, и стоило огромных трудов поднять их потом».

ВЛАДИМИР БОГОМОЛОВ

Мы благодарны Владимиру Осиповичу за роман «Момент истины», про работу СМЕРШ в Западной Белоруссии. Но у него есть другая книга — «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?», где он открыто пишет, как поразили советских солдат картины германского быта, благополучная и сытая – по сравнению с тем, что видели они на Родине, — жизнь немецких обывателей:
«Оказавшись на территории Германии после четырех лет кровопролитной жестокой войны, разрухи, голода, бойцы и офицеры Красной Армии, к своему удивлению, увидели богатые и сытые хозяйства немецких фермеров, отлично организованное сельское хозяйство, невиданную сельскохозяйственную и бытовую технику, бетонированные скотные дворы, шоссейные дороги, проложенные от деревни к деревне, автострады для восьми или десяти идущих в ряд машин; увидели в берлинских предместьях и дачных районах шикарные двух- и трехэтажные собственные дома с электричеством, газом, ванными и великолепно возделанными садами.
Увидев эту сытую, устроенную, благополучную жизнь обычного немца, умопомрачительную роскошь вилл, замков, особняков, поместий, увидев крестьянские дворы: чистоту, опрятность, благосостояние… стада на пастбищах… в деревенских домах шкафы и комоды, а в них – одежда, хорошая обувь, шерстяные и пуховые одеяла, фарфор… увидев все это, советский военнослужащий ощущал непривычную новизну всех предметов и окружающих явлений и невольно задавался вопросом, чего же им, немцам, еще не хватало при такой-то райской жизни».

АЛЕКСАНДР БЕК

Известен произведением «Волоколамское шоссе» про битву под Москвой. Там описаны случаи прямого недовольства солдат командирами:
«…вы недовольны, что при наличии кухонь вам выдали сырое мясо и заставили усталых варить в котелках суп. Это тоже сделано нарочно. Вы думаете, что в бою кухня будет всегда у вас под боком? Ошибаетесь! В бою кухни будут отрываться, отставать. Выпадут дни, когда вы будете голодать. Все слышите? Будете голодать, будете сидеть без курева — это я вам обещаю. Такова война, такова жизнь солдата. Иной раз сыт по горло, а иной раз в желудке пусто. Терпи, но не теряй воинскую честь!»
Не скрывается и факт наличия военачальников, не слишком заботящихся о солдатах:
«— Вашему командиру наплевать на судьбу чужого батальона, — кричал я, — наплевать, что мои люди голодны! Хоть бы прислал патронов! Если завтра нас тут перебьют, как кур, ваш командир даже не почешется!»
И случаи нехватки продовольствия вовсе не скрывались:
«Под утро из полка Хрымова к нам прибыла повозка. Штаб полка прислал несколько ящиков патронов и два ведра вареного мяса. Я обрадовался патронам, но сокрушенно смотрел на куски мяса. Два ведра! Это на батальон-то, на пятьсот голодных ртов!»
Также не утаивались и случаи массовых заболеваний:
«Все мы расплатились за несдержанность в еде после четырехдневной голодовки. Люди корчились от болей в желудке. Батальон потерял боеспособность. Часовые, боевое охранение, люди в окопах, командный состав — все заболели».

ЮЛИЯ ДРУНИНА

Одно из самых известных её стихотворений — «Зинка» — повествует о женщине на войне. В нём есть такие строки:

Случалось потом с партизанками всяко:
Порою в крови и пыли
Ползли на опухших коленях в атаку
— От голода встать не могли.

Есть у неё также и прозаические произведения, к примеру, автобиографическая повесть «С тех вершин», где Юлия Владимировна описывала жизнь в эвакуации:
«Надо сказать, что в последние месяцы эвакуированным приходилось туго. Карточки почти не отоваривались, тряпки, взятые из дома, были давно обменены еду. Держались только на скудной пайке хлеба».

Также Друнина не скрывала ни случаи произвола хозяйственников в те годы, ни существование «черного рынка»:
«Целый день в Ялуторовске у меня не было во рту ни крошки. Поэтому я с особым нетерпением ожидала, когда выдадут сухой паек. Но оказалось, что предприимчивый интендант решил поживиться за счет мобилизованных девчат. Он отметил в продаттестатах, что нам якобы уже выданы продукты за три дня вперед…».

«На одном из полустанков рядом остановился эшелон с эвакуированными ремесленниками. Голодные мальчишки высыпали на пути. Часть из них, как саранча, набросилась на неубранное картофельное поле – что мог сделать с ними сторож? Другие подлетели к женщинам, меняющим продукты на тряпки.
У меня оставалось единственное богатство – толстая тетрадка. Бумага тогда ценилась в Сибири очень высоко – ее перестали продавать, а школьникам надо же было на чем то писать. Да и для писем на фронт сибиряки уже израсходовали последние клочки.
Со своим богатством я бросилась к женщине, у которой осталась последняя поллитровка молока».

А вот так Друнина повествовала об условиях пребывания на фронте: «Перевязывала окровавленных, искалеченных людей, видела трупы, мерзла, голодала, по неделе не раздевалась и не умывалась, но оставалась романтиком».

И ночлег для бойцов также был целым испытанием: «Мы же измотались до предела. Мучили и хронический холод (костров, естественно, разводить было нельзя, спали на мокром снегу, подложив одну полу шинели под себя и накрывшись другой), и хронический голод – из за распутицы тылы наши оторвались, кормежка была один раз в сутки – холодный «ППС», то есть «постоянный пшенный суп» без соли, да черные сухари».

Не утаивались от читателей и трудности тыловой жизни, нехватка еды, одежды, многих элементарных вещей. Вот как описывает Юлия Владимировна своё возращение в Москву после ранения: «Впрочем, после фронта голодуха казалась ерундой. О том, как одеться, никто и не думал, ребята в институте тоже донашивали военную форму».
«Как-то, промерзнув до костей в своих выношенных шинельках и отчаянно проголодавшись, мы с другом-сокурсником забрели ко мне домой.
Со слабой надеждой я заглянула в материнские кастрюли. В одной какой-то черный суп. Подумала – грибной. Страшно пересолен, ну да это не важно.
Супа немного, меньше тарелки. Решила пожертвовать собой, принесла эту тарелку другу, сказав, что свою порцию съела еще на кухне. Он поверил.
Когда пришла с работы мать, я повинилась в съеденном грибном супе. Она удивилась – не варила никакого супа.
Стали выяснять. Оказалось, что это была просто… грязная соленая вода от сваренной «в мундире» картошки.
Я из благородства отдала ее другу, а друг из такого же благородства, давясь, проглотил это «угощение». Да еще похваливал: «Вкуснотища!..»

Примеры живописания сурового военного и послевоенного быта в литературе и кино советского времени можно приводить до бесконечности. Но вывод очевиден: рассказы про жестокую советскую цензуру, которая якобы заставляла писать о фронтовых буднях исключительно красивые словесные кружева, не выдерживают никакой критики. На фронте было всё, свойственное военному времени: голод, жажда, произвол начальников, эпидемии, антисанитария и многое-многое другое, о чем не может повествовать ни одна книга, ни один фильм.

И мы прекрасно знаем, что наши предки сумели, несмотря ни на что, преодолеть все эти испытания. Но отнюдь не за счёт ленд-лиза, заградотрядов, «второго фронта», как нам пытаются внушить хулители героического прошлого нашей страны. А благодаря своему героизму, трудолюбию, стойкости и силе духа.

Ю. Лупиков,
Саратовское отделение РОТ Фронта

*Все фотографии из открытых источников