27 октября на телеканале Дождь вышел сюжет о прошедшем в Москве бале «Tatler». Российские чиновники, знаменитости, звезды богемы представили светскому миру своих детей, вывели в свет своих отпрысков, дабы научить их основам жизни светских лиц. Описывать подробнее все это нет смысла, просто посмотрите видеоролик, приложенный к записи (нет, серьезно, правда посмотрите).
Я глядел в сверкающий экран монитора и не верил своим глазам. И даю Вам слово, вы тоже не поверите. Прекрасные юные барышни вытанцовывают на светском балу, специально для этого вернувшись из Лондона или Парижа, под ручку со своими кавалерами — сынками богатых российских чиновников. Все это сопровождается прекрасной живой классической музыкой в атмосфере лучших балов российского императорского дома. Я все еще не верил в происходящее, все еще был уверен, что это какой-то дикий морок, набросившийся на меня после очередной бессонной ночи. Встал, дошел до ванной, умылся холодной водой (горячую как выключили прошлой весной, так и не включили). Вернулся. Нажал на плэй. Нет, все это по-прежнему происходило наяву, прямо на экране монитора. «Мы находимся на балу, это квинтэссенция светской жизни», — произнес в камеру стильный ведущий с нагеленной челкой. Я грязно выругал его, поскреб нестриженую бороду и стал внимать дальше. Ведущий тем временем продолжал: «Журнал «Татлер» возрождает старую российскую традицию балов и выводит в свет новых светских лиц».
Бал Tatler не для простых смертных
Стоп. Где подвох? Я прищурил глаза и нажал на паузу. Здесь все очевидно и просто, как же я сразу не догадался! Абсолютно точно — это историческая постановка, реконструкция предреволюционных событий времен падения Российской Империи. Вот благородные юные леди и их не менее благородные матери кружат в элегантных платьях, вот усатые мужчины в красивой форме за фужером шампанского обсуждают дела государственной важности. Вот оркестр, вот прислуга, вот интеллигенция. Интеллигентных тоже позвали. Позволить себе прийти без приглашения интеллигенция, естественно, не может. Интеллигенция-то, конечно, из наших, из простых. Ее зовут, чтобы поднять уровень бала, мол, гляньте, у нас весь столичный бомонд! Привилегированная публика, разумеется, интеллигенцию презирает, интеллигенты, в свою очередь, благородных ненавидят. Но барину нужна огласка (ах, даже поэт Тютин был!), а интеллигенты, понятное дело, пришли пожрать нахаляву. Глядишь, получится что-то домой унести, дитяток накормить. Хотя, конечно, вряд ли, тут попробуй что унеси, все на выходе отнимут. Давно ведь известно: чем богаче — тем жаднее. Изумленные зрители примкнули к сцене, на которой разыгрывалось изумительное представление. А какие живые образы — удивлялся я — прямо как настоящие! Хотя откуда я знаю, как выглядели настоящие благородные дворяне, я ведь никогда не жил в те времена. Впрочем, это было не важно. Все прекрасно знали, что произойдет дальше. Где-то там, за стенами театральной сцены, далеко за кулисами, уже переодевались злые рабочие и матросы. То конечно были не настоящие матросы, а просто актеры, но, с головой погрузившись в чудесное представление, я мимолетом успел и позабыть об этом.
Роскошь бала Tatler: живая музыка, дирижёр Владимир Спиваков
Пройдет еще пару танцев и вон из той, как будто бы случайно находящейся в тени прожекторов двери врассыпную на сцену вывалятся солдаты. В грязной оборванной форме, небритые, кто-то с явно выраженным перегаром, с ржавыми винтовками. «А ну, благородныя, кто еще пожить хочет — все на пол». Ну что, вот закончился танец, пора выходить злым солдатам! Ну…Ну, чего медлят? Дверь, что ли, заела или актер, играющий главного матроса, опять в стельку и ему срочно ищут замену…
Мои размышления прервал тонкий голос милой молодой леди: — Я сейчас учусь во Франции, и я ОЧЕНЬ хочу свой бизнес! Не знаю, какой, что-то связанное с дизайном или рисованием, но у меня точно будет СВОЙ БИЗНЕС!»
Слащавый корреспондент улыбнулся в камеру: «Это была дочь президентского пресс-секретаря Дмитрия Пескова — Елизавета».
Лиза Пескова, дочка пресс-секретаря Дмитрия Пескова, дебютантка Tatler-бала
Эээм, что? Я удивленно отринул от монитора, тряся нечесаной головой. Нет, это происходило не на сцене, не на страницах книги и не в дурацкой сказке. Все было взаправду. Это происходило прямо сейчас, в моей стране, в моем времени и в моей вселенной. «Мы где-то там глубоко эмм… голубая кровь эмм… у нас балы всегда», – не унывался видео-сюжет голосом Нонны Гришаевой, которая представляла светскому обществу свою дочку Анастасию: «После бала, ну, естественно, поедет обратно в Англию, она там учится».«Посмотрите, это же Дух Нации! — восторженно кричал композитор Дунаевский — элита».«Ой, ну про меня скоро узнает весь светский свет» — лаконично кокетничала перед камерой очередная «элита». Я хватал волосы руками, рвал их и отчаянно искал в пределах стола стакан крепкого алкоголя. Непреодолимое странное и доселе неощущаемое желание охватило меня. Хотелось натянуть на ноги кожаные сапоги с большими комьями грязи; потертые камуфляжные штаны; выцветшую кожанку; и в кампании таких же угрюмых злых молодых людей заявиться на это мероприятие, грозя милым дамам ржавым револьвером: «Ну-ка, все цацки в мешок, барышни, ах, да, платьЯ тоже сымайте». Герою Бойцовского Клуба Чака Паланика во время очередного боя хотелось «испортить что-то прекрасное». Мне тоже хотелось испортить что-то прекрасное, но ничего прекрасного я не видел. «Можно, конечно, сказать, что это пир во время чумы…» — донеслось из динамика приятным женским голосом. «ВОТ», — взревел я, потрясая в воздухе своими кулачищами, но никто не поддержал моих мыслей. В комнате больше никого не было, а героини сюжета даже если бы чудом и услышали меня, то скорей скривили бы в изумлении лица, нежели поняли бы, о чем я говорю. Что происходило на экране монитора? Откуда, из какой страны родом были все эти люди? Почему они смеют так ненавидеть нас, почему они настолько нас презирают? «Ой, я живу в Лондоне, нас оттуда привозят и увозят, возвращаться не собираюсь, мне хорошо в Европе», — кокетливо улыбаясь, мяукала внучка Олега Табакова. «Ну тут ваще супер, нормально», — прокряхтел Вася Баста, оказавшийся на балу. «Ну вот, радостно воскликнул я, — Вася-то точно там, чтобы положить этому конец, давай, Баста, где твой наган?», но то ли день был не тот, то ли нагана не оказалось, Баста мирно вышел из фокуса камеры и отправился восхищаться балом. Я выключил ролик и отгреб в завалах стола недокуренную сигарету. Все это было очень странно и вызывало непонятные ощущения в области мозжечка. Я не чувствовал ненависти ко всем этим людям, напротив, я чувствовал, что они всей душой ненавидят меня. Более того, они ненавидят сам факт того, что мы — я, да и ты тоже — вообще существуем. Они могли бы не думать о нас, но, быстро пробегая от лимузина до трапа самолета, они видят вдали серые панельные девятиэтажки и снова назло себе вспоминают о нас с новым ярким приступом ненависти. Я не чувствовал злобу по отношению к детям российской богемы, нет, все это мы видели уже десятки раз. Их отцы с экранов, в очередной раз, расскажут нам про Русский Мир, про патриотизм, про проклятых агентов ГосДепа среди простых людей, про любовь к Родине и про внутренних врагов. Их дети в это время на украденные родителями у простого народа деньги будут учиться в англиях, отдыхать в ниццах, развлекаться на балах и маскарадах, делать бизнесы и не-любить Россию. А мы будем и дальше выживать в холодной стране, где снег лежит большую часть года, где потолок зарплат в городах-миллионниках упирается в 20 тысяч рублей с хвостиком, а цены растут пропорционально количеству лжи с экранов телевизора. Они ненавидят нас за то, что мы просто живы, ненавидят за то, что мы все еще были живы, давным-давно они перестали испытывать к этой стране любые чувства, кроме злобы. Но что-то в этом мире поменялось. Я почувствовал это, ты почувствовал это, все почувствовали это. Принюхайся, это витает в воздухе. Что-то меняется. Я не ненавидел этих людей, нет. Разве может хищник ненавидеть добычу? Разве может охотник ненавидеть дичь? Я смотрел на экран монитора, и лицо усатого олигарха на нем менялось, он, представляя на бале своих дочурок, как будто тоже через камеру смотрел мне в глаза и нервно сглатывал, не понимая, откуда это внезапное чувство тревоги. Я чувствую, как ты боишься, благородный, чувствую. Ты пытаешься это скрыть, делая такую скрученную морду, но меня не обманешь, у меня давно нюх на страх. Как у волка, который чувствует где-то в лесу трусишку-зайчика. Я еще не могу достать до тебя, еще не могу улыбнуться своей злой кривой улыбкой перед твоим аристократическим ликом. Мои волчьи зубы еще не такие большие, нюх еще не такой чуткий, а моя волчья стая – матросская свора – еще не помнит, кто она и какой от нее должен быть прок. Она обменяла свои ржавые винтовки на бабкин самогон, шапку-ушанку да буханку хлеба и ждет лишь, когда можно будет на выходные подкалымить, а то ведь если нет, то совсем с голоду подохнет. Сами-то подохнут и ладно, ничего хорошего в жизни все равно не видели, а вот дитяток жалко, совсем сопливые еще. Но настанет другой день и будут другие правила. Мои правила. Я буду смотреть в зеркало и видеть небритую рожу проклятого большевика с бутылкой водки в одной руке и ржавым штыком — в другой, «ох, епта, как на прадеда-коммуниста похож, дотянулся старый», я буду ненавидеть себя за это, но делать то, что должен, ничего другого сделать со всей этой ситуацией тут нельзя, эта страна – плевок в лицо людей, харчок в лицо всего человечества. Если б на секунду предположить, что господь существовал бы – то вся эта земля, от юга на север, с запада на восток, была бы личным оскорблением его имени. Я медленно выдохнул и закрыл экран ноутбука. Дочитай эти строки, досмотри этот ролик, подойти к зеркалу и посмотри в свои пустые глазницы. Кажется, в них только что что-то промелькнуло.
Но что-то в этом мире поменялось. Я почувствовал это, ты почувствовал это, все почувствовали это. Принюхайся, это витает в воздухе. Что-то меняется. Я не ненавидел этих людей, нет. Разве может хищник ненавидеть добычу? Разве может охотник ненавидеть дичь? Я смотрел на экран монитора, и лицо усатого олигарха на нем менялось, он, представляя на бале своих дочурок, как будто тоже через камеру смотрел мне в глаза и нервно сглатывал, не понимая, откуда это внезапное чувство тревоги. Я чувствую, как ты боишься, благородный, чувствую. Ты пытаешься это скрыть, делая такую скрученную морду, но меня не обманешь, у меня давно нюх на страх. Как у волка, который чувствует где-то в лесу трусишку-зайчика. Я еще не могу достать до тебя, еще не могу улыбнуться своей злой кривой улыбкой перед твоим аристократическим ликом. Мои волчьи зубы еще не такие большие, нюх еще не такой чуткий, а моя волчья стая – матросская свора – еще не помнит, кто она и какой от нее должен быть прок. Она обменяла свои ржавые винтовки на бабкин самогон, шапку-ушанку да буханку хлеба и ждет лишь, когда можно будет на выходные подкалымить, а то ведь если нет, то совсем с голоду подохнет. Сами-то подохнут и ладно, ничего хорошего в жизни все равно не видели, а вот дитяток жалко, совсем сопливые еще. Но настанет другой день и будут другие правила. Мои правила. Я буду смотреть в зеркало и видеть небритую рожу проклятого большевика с бутылкой водки в одной руке и ржавым штыком — в другой, «ох, епта, как на прадеда-коммуниста похож, дотянулся старый», я буду ненавидеть себя за это, но делать то, что должен, ничего другого сделать со всей этой ситуацией тут нельзя, эта страна – плевок в лицо людей, харчок в лицо всего человечества. Если б на секунду предположить, что господь существовал бы – то вся эта земля, от юга на север, с запада на восток, была бы личным оскорблением его имени. Я медленно выдохнул и закрыл экран ноутбука. Дочитай эти строки, досмотри этот ролик, подойти к зеркалу и посмотри в свои пустые глазницы. Кажется, в них только что что-то промелькнуло.