Сумбур вместо истории

Репортаж из Музея политической истории, бывшего музея революции в Ленинграде

От автора. Материал был написан ещё год назад, но только сегодня руки дошли до его обработки и публикации. Если бы попросили выразить одним словом впечатление о посещении заведения и осмотра экспозиции, я бы сказал коротко: «Холуйство!»

Для начала – два коротеньких диалога в трамваях. Первый – в начале 60-х годов. Дедушка с внуком-школьником проезжают мимо особняка Кшесинской. На вопрос: «Что там сейчас?» дедушка отвечает: «Музей революции. Представь себе, вот с этого балкона несколько раз выступал Ленин! Никаких микрофонов тогда, конечно, не было, но народ ленинский голос слышал, подходили всё новые и новые сотни людей. Прямо – людское море!». Мальчик помолчал, а потом с воодушевлением добавил: «Волны за волнами! Как здорово!»

Почти 30 лет спустя, в разгар так называемой «перестройки» в трамвае мимо особняка едут мама с девочкой лет восьми, которая задаёт тот же вопрос. Мама отвечает: «Это дворец балерины Кшесинской. Она очень хорошо танцевала, и ей в подарок построили этот дворец». Девочка воодушевилась: «А если я буду очень хорошо танцевать, то мне тоже такой дворец построят, да?»

Сумбур вместо истории

Музей Революции, 1987 г.

Две эпохи, не просто отдалённые друг от друга, но и глубоко враждебные друг другу. Кто вырастет из этой девочки? Путана? Активистка ЕР или ЛДПР? Новая Валерия Новодворская?..

А я вспомнил март 1954 года. Мы – первоклассники. Наш класс – сугубо мужской. Команда на слияние полов ещё не прогремела. Наша учительница – ветеран ветеранов (педагогический стаж – полвека) Александра Степановна Злотникова обращается с нами, мальчишками, как со взрослыми. Вот сегодня она привела нас в Музей Кирова. Мы серьёзно и очень собранно идём за ней из зала в зал, а в траурном зале, где в закрытой стеклянной витрине хранилась фуражка Сергея Мироновича, в которой он был убит, мы замираем. У некоторых из нас на глазах слёзы: ведь мы все – коренные ленинградцы, и наши бабушки и дедушки помнили и очень любили Мироныча. Такого отца города нет и никогда не будет. А наследующий день Александра Степановна посвящает два урока Кирову и его времени. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю её слова.

А через год экспонаты музея Кирова переезжают на Кировский проспект, где оборудуется музей-квартира, пожалуй, единственное место ныне в городе, где чувствуешь себя в родной советской эпохе. В освободившемся особняке Кшесинской открылся Музей революции, где я бывал неоднократно – и один, и как старший пионервожатый, старших ребят своих приводил, а когда работал в Ленинградской писательской организации литконсультантом и отвечал, в частности, за работу с писательскими делегациями, непременно старался выбрать время для этой занимательной экскурсии.

Да, что говорить! Жил я поблизости и приходил сюда запросто, потому что родным для меня был этот музей. Больше всего меня потрясал маленький круглый зал, воссоздающий атмосферу штурма Зимнего дворца. (Разумеется, сегодня он уничтожен). Приглушенный свет, выстрелы, пулемётные очереди, торжественная музыка – всё это производило на фоне фотографий Дворцовой площади неизгладимое впечатление! А напротив этих больших фотоснимков красовался почётный стенд с фотографиями активных участников штурма Зимнего. Одного активиста я не знал лично, но знал заочно: это был старший брат первого в жизни учителя журналистики. Мой учитель рассказывал с восторгом о том, что к ним однажды запросто зашёл Владимир Ильич! Он был удручён смертью Елизарова, занимался организацией его похорон, а старший брат моего учителя ему помогал. Настроение у Ленина, естественно, было невеселое, но он уделил внимание подростку и начал его спрашивать о том, кем бы он хотел стать. Услышав ответ: «Моряком, Владимир Ильич!», Ленин оживился и, казалось на время отвлёкся от горестных мыслей: «А мы недавно на заседании Совнаркома как раз обсуждали вопрос о восстановлении нашего флота! Очень увлечённо и бурно товарищи обсуждали многие подробности. Верю, что ты станешь моряком, а там, глядишь, и капитаном!» Вот так просто и мудро, по-ленински поговорил вождь с парнишкой, которого видел в первый раз.

Сумбур вместо истории

Капитаном мой наставник не стал, но охотно служил матросом на военном корабле, а затем, перед тем, как окончательно связать свою судьбу с журналистикой, на рыболовецком флоте. Недавно мне посчастливилось найти его личное дело. Вчитываясь в торопливые строки, я вспоминаю наш разговор летом 1964 года. Разговор этот стал основой моей поэмы о Ленине, которой я очень горжусь: «К этому стихотворению я шёл всю свою жизнь. О Владимире Ильиче Ленине, стихотворение, расскажи!». Я его читал по ленинградскому радио, а затем, уже после роковых событий 1991 и 1993 голов, — по волнам радиостанции «Открытый город», которая в 1991 году приняла сторону ельцинистов, а затем мне удалось её поставить на народную службу, и я вёл почти часовую передачу раз в неделю под названием «Невский факел».

И вот сейчас, через столетие после Великого Октября, я вновь в бывшем особняке Кшесинской. Новый вход, новый дизайн, крытый дворик. Первым делом, затаив дыхание, ищу ненавистный мне стенд, который меня потряс в первый же год превращения Музея революции в музей Политической истории, на закрытом стеклянном невысоком стенде были выставлены тома Второго издания собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса и тома Пятого издания собрания сочинений В.И. Ленина. Они были опутаны … колючей проволокой! Большего негодяйства придумать было нельзя даже в злобном ослеплении!

Нет сейчас этого стенда, но есть десятки, если не сотни экспонатов явно контрреволюционного содержания, ибо главная цель организаторов новых экспозиций – унизить Великий Октябрь, Красное дело в годы Гражданской войны, а затем, согласно взглядов наших врагов, показать всю историю СССР как «чёрную дыру», в которую провалились страна и народ.

Был ли во всём хорош прежний музей? Он был верен по своей сути, но несколько однообразен и скучноват. Что делать. Музейная работа требует не только эрудиции, старательности, тщательности, но и режиссуры, а на это способны далеко не все.

Но всё же прежнюю экспозицию отличали планомерность, идейная чёткость и определённость. Новая экспозиция – это воистину сумбур, но сумбур в пользу контрреволюции. Невольно вспоминается блестящая сцена из классического фильма «Депутат Балтики». Большевик Бочаров, отвечающий за прессу Петрограда, арестовывает провокационный номер вражеской газеты прямо в типографии. Какой-то хлюст орёт, что он «проел плешь на газетной работе, и это всего лишь опечатка!». Тогда Бочаров, невозмутимо перекладывая маузер из одного кармана в другой, парирует этот идиотский аргумент: «А почему у вас все опечатки против Советской власти? Была бы хоть одна опечатка за Советскую власть!». На это провокатору ответить нечего, несмотря на весь его антинародный опыт в реакционной прессе.

Так вот, я, ходя кругами по каждому из залов новоявленного музея, не встретил ни одного экспоната ЗА нашу страну, ЗА наш народ, даже если тот или иной раздел был посвящён в целом позитивному событию, ну, например, полёту Юрия Гагарина в космос.

В некоторых залах звучит музыка, слышатся песни, демонстрируются отрывки из фильмов, то ли фильмы полностью, но все непременно с душком антисоветчины и антикоммунизма, что особенно резко проявляется тогда, когда охватываешь взором специально подобранные окружающие экспонаты.

Любимая тема «демократов», конечно же, лагеря и репрессии. Один залец (на двух половых уровнях) буквально перегружен располовиненными брёвнами, а внутри брёвен – декоративные щели с душещипательными надписями. Репрессии, аресты, высылки заполонили историческое пространство. Смотришь на всё это и диву даёшься: «Как вся эта такая-растакая страна добилась таких фантастических успехов?». Да и страну-то устроители музея ненавидят. В одном зале нарочито исковеркано звучат знакомые нам с детства слова песни Лебедева-Кумача «Широка страна моя родная». Проработав почти 40 лет на радио и, в частности, сделав 167 больших радиопередач под девизом «Подвиг искусства и искусство подвига», я был потрясён крайне плохим, можно сказать, бракованным подбором магнитофонной плёнки с этой величавой песней, которая была позывными наших радиостанций: нарочитый брак! А я без труда в фонотеке Дома радио нашёл копию фонограммы фильма «Цирк» с отличным звучанием и использовал её в радиопередаче о песенном творчестве Лебедева-Кумача!

Зато политико-блатная песенка «Товарищ Сталин! Вы большой учёный» звучит идеально (чисто технически, разумеется, ибо это одно из самых оппозиционных «творений»). Нашлась!

А вокруг! Диссидент на диссиденте и диссидентом погоняет! Удивительно старательные «историки» и «музейщики» подобрались в эту команду! Среди разных лиц я нашёл и тех, кого знал лично. В ту пору (в начале 60-х годов) они были ещё так-сяк, но уже слегка наперекосяк. Ныне – это открытые враги.

Не по габаритам, а по значимости среди таких фото главенствует лик Валерии Новодворской. За что её при Горбачёве в тюрягу упрятали, не понимаю: свои ведь во всём люди! В память врезаются два телерепортажа: в первом – на улице Москвы Новодворская истерично орёт, указуя на демонстрантов: «Не забывайте, чем и как кончили парижские коммунары!», а во втором, домашнем, она требует, чтобы каждый житель России был христианином и проклинал День восьмого марта!

И – бесконечные цитаты, листовки, черновики, брошюрёнки на витринах. Давно я столько грязи в одном месте не видывал!

Есть и «живые» лица: овальные экраны (а очень похожие на медальоны на крестах и кладбищенских памятниках) размером примерно с поднос, беседуют с нами: сразу узнаёшь неповторимую хамскую интонацию Ельцина и торопливое заикание его сменщика. У этих «экспонатов» экскурсанты не задерживаются.

А много ли их, экскурсантов? Я в летний вечер насчитал человек пятнадцать, считая с группой китайских туристов. Кто же и как же вели экскурсии? Какой-то невзрачный парень лет до 30 (он живописал «ужасы» колхозной жизни) и девица примерно такого же возраста (она из себя выплёскивала хулу на СССР). Речевые данные у них жуткие, манеры – ниже среднего. (Говорю авторитетно, ибо брал уроки актёрского мастерства у четырёх народных артистов СССР! Я бы на работу таких не взял ни при каких обстоятельствах).

А молчаливые статисты – служители. Раньше это были пожилые женщины, явно блокадницы. Эрудицией они явно не блистали (а кто, скажите, за редким исключением ею блистает?), но были неизменно доброжелательны. И участливы, конечно, они были заодно с революцией. Ныне служители ходячие, а не сидячие – пожилые мужчины, угрюмые и неотзывчивые. Когда я в одном из залов увидел пустые золочёные толстые рамы без «содержимого» и спросил об этом, то дядька посмотрел на меня угрюмо и ответил: «Так задумано, значит так и надо!». Понять смысл этой экспозиции невозможно, тем более, что неподалёку «красуются» снимки (большого размера) врагов революции, а под одним из них надпись «интервенты», в кавычках! Значит по мнению музейщиков, они просто интуристы! Советую им почитать толстенный том о зверствах британцев на севере России! Хороши «интуристы», нечего сказать!

Снимки эти над полом приподняты, а на полу – море разливанное и грязное! Такое ощущение, что уборщица на большой скорости миновала это место. Какой «тонкий» художественный образ: какой-то туманец клубится, жидкость плещется. Судя по всему, — это народ, над которым возвышаются его заклятые враги, в том числе и интервенты.

Но самая большая подлость меня ждала в другом месте экспозиции: живописный, довольно большой портрет Сталина упрятан за толстую тюремную решётку, оставлено только «окошечко» для лица. До такой гадости ещё никто не додумался! Чемпионы, да и только!

Обычно я выходил из этого музея в старые добрые времена всегда с радостным вдохновением. На сей раз мне было отвратительно тошно и очень хотелось принять душ с дезодорантным мылом.

Николай Сотников

Напоследок

… А тачанку, настоящую, подлинную, я и не искал: последний раз (а это было в конце 1993 года) я её видел где-то у бывшего гардероба в заброшенном состоянии. Действительно, зачем «демократам»-белякам наша красная тачанка? Как о ней поётся в песне: «Комсомольская тачанка, все четыре колеса!» Так вот служительница того зала, где красовалась тачанка, от всей души разрешила мне забраться в неё, и посидеть на ней, когда я сказал ей, что мой отец, боец бригады Котовского, однажды вёл пулемётный огонь с тачанки, когда был тяжело ранен опытный пулемётчик. И так мне захотелось запрячь лихих коней, рвануть с места и развернуть пулемёт в нужном направлении!